Алевтина Хориняк. Осужденная за помощь больному человеку

История Елены Мисюриной, осужденной на два года после смерти пациентки, на слуху у всех. Напомним, в конце января врача-гематолога из Москвы суд признал виновной в гибели женщины. Из-за того, что за несколько дней до смерти больной Мисюрина сделала ей процедуру – трепанобиопсию. Ее обсуждают в медицинских кругах, в социальных сетях…

Алевтина Хориняк, терапевт с 50-летним стажем из Красноярска, пропускает все это «через себя». Ее история тоже прогремела на всю страну: на 3,5 года Алевтину Хориняк осудили за то, что она выписала рецепт на обезболивающее для онкобольного, хотя не имела на это права (время, когда у пациента закончились лекарства, выпало на выходные, и он не мог обратиться за рецептом в поликлинику. Поэтому родственники кинулись за помощью к знакомому участковому терапевту, ведь муки больного были нестерпимы, до конца выходных он бы их просто не вынес).

Однако Фемида слепа и глуха: Хориняк обвинили в сбыте сильнодействующих препаратов, фактически записав в наркодилеры. Ей грозило 8 лет.

«Врача от Бога» признали виновной в суде, оштрафовали. Но она раз за разом обжаловала приговор. В конце концов, Алевтину Петровну оправдали. Благодаря, в числе прочего, и огромному общественному резонансу, который получила история. Больше того – именно после этого случая были приняты поправки в закон, облегчающие доступ к наркотическим обезболивающим. СМИ назвали его законом Апанасенко – Хориняк (контр-адмирал в отставке Вячеслав Апанасенко покончил с собой, не вынеся страшной боли из-за отсутствия препаратов). А Алевтину Хориняк выбрали «Женщиной года – 2014» «Forbes». Сейчас ей 75, но не работает на участке она всего два года, до последнего ходила по пациентам.

Поэтому, когда прогремела история с доктором Мисюриной, мы позвонили Алевтине Петровне.

Врач постоянно под ударом

Алевтина Петровна, Вы, как никто другой, можете понять, через что проходит сейчас доктор Мисюрина…

– Конечно. Помню, какую растерянность, боль, непонимание испытывала я, когда все это началось. Вы поймите, врач постоянно находится в очень непростых условиях. Он может поставить себя под удар, даже просто исполняя свой долг. Так и произошло с Еленой. И вот результат: ее осудили на два года! Разумеется, это недопустимо. Ведь у пациентки был такой страшный диагноз. Кровотечение могло открыться в любой момент. Такие больные живут, что называется, на острие ножа.

– 3,5 года «ада» судебных разбирательств. Если бы вернуться в 2009-й, выписали бы тот злосчастный рецепт?

– Без раздумий. За этим пациентом я ухаживала больше 20 лет. Хоть он и не на моем участке. Знала его мать, всегда поддерживала. Пожилая женщина, всю жизнь посвятившая сыну-инвалиду. Сама бы она не справилась.

И перед майскими праздниками оказалось: у больного нет лекарств. А без препаратов они просто не выдерживают, начинаются невыносимые боли.

Я даже не сомневалась: я имею право выписать рецепт на платное лекарство, трамадол. Ведь до 2009 года его свободно продавали в аптеках. Приказ о запрете вышел позже. А в 2011-м госнаркоконтроль пошел по аптекам – поднимать рецепты за два года. И нашли два моих. За одно число. Почему два, сразу насторожились они. И отчего «чужому» пациенту? Преступная группа, осенило их. Лекарство выкупала не я, а знакомая, Лидия Табаринцева. Отчего два рецепта? Сделали на всякий случай, если не будет той или иной дозировки. Так все и закрутилось.

«Несите в суд хоть на носилках!»

– Не жалеете, что все так сложилось?

– Поначалу было очень тяжело. Видела: все идет к тому, что меня осудили. Никто ничего не слушает, не вникают. А я пришла с открытым сердцем. Желанием все рассказать. А там один следователь добрый, другой – злой. Один уговаривает: «Понятно, вы ошиблись, но и подзаработать хотели». Другой кричит: «Судить вас надо!». Я была так угнетена.

А потом смирилась. Я человек верующий. Решила: пусть меня сажают. И там люди, они нуждаются в помощи. Им нужно говорить о вере. Без Бога я бы не справилась.

К тому же в конце 2010-го меня прооперировали по поводу рака легких. После операции химиотерапию делать было просто некогда. Я же работала, у меня 1700 человек на участке, всех знаю в лицо.

И в марте 2011-го вызывают на заседания в суд. А я говорю близким: «Не знаю, как все сложится, но если что, несите туда хоть на носилках! Буду свидетельствовать против неправого суда». И мои пациенты – с участка – за несколько дней собрали 600 подписей. Устраивали на крыльце суда пикеты, чтобы меня защитить. И все обошлось, Бог миловал.

Если не я, то кто?

– Алевтина Петровна, как, по-вашему, может ли громкое дело Елены Мисюриной повлиять на врачей? На их готовность при крайней необходимости идти на риск?

– Предполагаю, что да. Допускаю, кто-то постарается брать на себя меньше ответственности в сложной ситуации. Хотя… на меня бы не повлияло. Может, оттого, что я продолжаю семейную династию. Мама была медсестрой, выхаживала бойцов, которых привозили с фронта. Такое рассказывала уже после войны! Но меня это не отвратило.

Я мечтала быть врачом. Уже в 18 лет работала фельдшером. Помню, однажды привезли лесоруба с размозженной бревном головой. Открытая рана, в ней осколки кости. Ближайшая больница в 50 километрах. Ехать надо было на дрезине по узкоколейке. Вдруг не довезла бы?

И я решила оперировать его сама. Ввела обезболивающее. Убрала осколки, зашила рану. Слава Богу, все прошло удачно. Через три дня все-таки повезла парня к хирургу, в участковую больницу. От только ахнул: «Твое счастье, что он у тебя выжил! Но больше так не делай. Никаких операций фельдшер делать не должен». Но тогда, возможно, это был единственный выход.

Знаете, мне кажется, врач – это не профессия. Для меня это целая жизнь. Мой телефон не замолкает и сегодня, хотя официально я уже не работаю. Просят совета, помощи. И я стараюсь не отказывать никому.

История Елены Мисюриной , осужденной на два года после смерти пациентки, на слуху у всех. Напомним, в конце января врача-гематолога из Москвы суд признал виновной в гибели женщины . Из-за того, что за несколько дней до смерти больной Мисюрина сделала ей процедуру – трепанобиопсию. Ее обсуждают в медицинских кругах, в социальных сетях…

Алевтина Хориняк, терапевт с 50-летним стажем из Красноярска , пропускает все это «через себя». Ее история тоже прогремела на всю страну: на 3,5 года Алевтину Хориняк осудили за то, что она выписала рецепт на обезболивающее для онкобольного, хотя не имела на это права (время, когда у пациента закончились лекарства, выпало на выходные, и он не мог обратиться за рецептом в поликлинику. Поэтому родственники кинулись за помощью к знакомому участковому терапевту, ведь муки больного были нестерпимы, до конца выходных он бы их просто не вынес). Однако Фемида слепа и глуха: Хориняк обвинили в сбыте сильнодействующих препаратов, фактически записав в наркодилеры. Ей грозило 8 лет.

Поэтому, когда прогремела история с доктором Мисюриной, мы позвонили Алевтине Петровне.

Врач постоянно под ударом

Алевтина Петровна, Вы, как никто другой, можете понять, через что проходит сейчас доктор Мисюрина…

Конечно. Помню, какую растерянность, боль, непонимание испытывала я, когда все это началось. Вы поймите, врач постоянно находится в очень непростых условиях. Он может поставить себя под удар, даже просто исполняя свой долг. Так и произошло с Еленой. И вот результат: ее осудили на два года! Разумеется, это недопустимо. Ведь у пациентки был такой страшный диагноз. Кровотечение могло открыться в любой момент. Такие больные живут, что называется, на острие ножа.

- 3,5 года «ада» судебных разбирательств. Если бы вернуться в 2009-й, выписали бы тот злосчастный рецепт?

Без раздумий. За этим пациентом я ухаживала больше 20 лет. Хоть он и не на моем участке. Знала его мать, всегда поддерживала. Пожилая женщина, всю жизнь посвятившая сыну-инвалиду. Сама бы она не справилась.

Я даже не сомневалась: я имею право выписать рецепт на платное лекарство, трамадол. Ведь до 2009 года его свободно продавали в аптеках. Приказ о запрете вышел позже. А в 2011-м госнаркоконтроль пошел по аптекам – поднимать рецепты за два года. И нашли два моих. За одно число. Почему два, сразу насторожились они. И отчего «чужому» пациенту? Преступная группа, осенило их. Лекарство выкупала не я, а знакомая, Лидия Табаринцева . Отчего два рецепта? Сделали на всякий случай, если не будет той или иной дозировки. Так все и закрутилось.

x HTML-код

Алевтина Хориняк. Мария ЛЕНЦ

«Несите в суд хоть на носилках!»

- Не жалеете, что все так сложилось?

Поначалу было очень тяжело. Видела: все идет к тому, что меня осудили. Никто ничего не слушает, не вникают. А я пришла с открытым сердцем. Желанием все рассказать. А там один следователь добрый, другой – злой. Один уговаривает: «Понятно, вы ошиблись, но и подзаработать хотели». Другой кричит: «Судить вас надо!». Я была так угнетена.

Если не я, то кто?

Алевтина Петровна, как, по-вашему, может ли громкое дело Елены Мисюриной повлиять на врачей? На их готовность при крайней необходимости идти на риск?

Предполагаю, что да. Допускаю, кто-то постарается брать на себя меньше ответственности в сложной ситуации. Хотя… на меня бы не повлияло. Может, оттого, что я продолжаю семейную династию. Мама была медсестрой, выхаживала бойцов, которых привозили с фронта. Такое рассказывала уже после войны! Но меня это не отвратило.

Знаменитый терапевт рассказала о гражданской позиции и личном счастье.

Когда впервые видишь Алевтину Петровну в реальности - кажется, что красноярский врач, прославившаяся на весь мир, никак не старше пятидесяти. Моложавая, но не скрывающая своих 73 лет, подтянутая, полная замыслов Хориняк никогда не стремилась быть известной. Но благодаря вере о свою безусловную непогрешимость перед законом она добилась отмены самого несправедливого, по оценке терапевта, судебного решения в её жизни. И убедилась в том, как велика сила гражданского общества. В этом признании нет избыточного пафоса - только вера в людей и их способность вместе добиваться истины.

«Советские люди - хозяева жизни»

Много лет назад молодой терапевт Алевтина Хориняк не единожды выступала в защиту людей, причем не обязательно пациентов: «Если мне становилось известно о какой-то проблеме человека - отсутствии места в детсад для ребенка, квартиры, - я шла напрямик: обращалась в головную организацию, где работал этот человек, записывалась к большим начальникам на личный прием и просила за этих людей. Могла даже в Москву поехать! Такая была активная позиция… Но я не была коммунисткой или профсоюзным боссом. Меня часто спрашивали: а зачем, мол, пришла, на каком основании? А я в ответ - я же гражданин СССР, вся эта жизнь - для нас! Я искренне считала, что мы все, советские люди, - хозяева этой жизни…».

Когда Алевтине было чуть больше двадцати («времена Хрущева»), она с ужасом подсчитала: когда наконец-то наступит коммунизм, ей стукнет целых 47 лет! И горько сожалела, что не сможет отдавать то, что должна обществу, в полной мере, окажется у него «на содержании». Ведь получать от государства она будет по потребностям, а отдавать по способностям… Чем? Силы-то будут уже не те…

Через много силы понадобилось даже больше, чем она могла вообразить. Главная битва за права человека предстояла ей в канун 70-летия. После 23 лет работы в онкологическом отделении Красноярской краевой клинической больницы, в краевом и городском туберкулёзных диспансерах, в поликлинике № 4 врач попала под следствие. А потом её отдали под суд.

Знаменитый процесс, длившийся с 2011 по 2015 годы, о котором написано примерно 170 тысяч информационных сообщений, статей, репортажей в региональных, российских и зарубежных СМИ, мог стать одним из множества в бесконечной веренице судебных разбирательств. Однако настойчивость Хориняк и её сторонников привела к настоящей революции.

Рецепт

Алевтину Петровну и её знакомую обвиняли в незаконном обороте сильнодействующих веществ в крупном размере и подделке документов. Женщинам грозил длительный срок лишения свободы. Разбирательства длились четыре года, но это лишь публичная часть, вершина айсберга, кусочек жизни человека.

За несколько перед этим лет терапевт, отслуживавшая в медицине больше 40 лет, приняла религию. Однажды в доме молитвы увидела инвалида. Виктор был почти неподвижен, вспоминает Хориняк: «Он мог находиться только в одном положении - сидеть, у него могла двигаться голова, все остальное тело было парализовано. Даже спать ему приходилось сидя. А ухаживать за инвалидом с детства, получавшим какую-то смешную пенсию, должны были престарелые мать и отец. Когда я познакомилась с Виктором, сразу сказала: «Я тебя до конца своей жизни не брошу, буду тебе помогать!».

Она стала посещать прикованного к коляске чуть ли не ежедневно, приносила ему продукты, меняла белье. Покупала дрова и уголь на свои деньги - опекаемая ею семья жила в частном доме в Николаевке. Потом из жизни ушел отец Виктора, а вскоре у инвалида обнаружили рак. Тогда Алевтина Петровна стала выписывать ему сильнодействующие лекарства, а покупала их в аптеке её знакомая. Один из рецептов подвёл Хориняк под уголовную статью.

По словам врача, никакие законы она не нарушала. Но рецепт, выписанный Виктору ещё в 2009 году, неожиданно всплыл в 2011-м, когда начались первые проверки силами только что созданного подразделения по контролю за легальным оборотом наркосодержащих средств. Этот оборот составляет 240 килограммов в год на всю страну, - говорит Хориняк, - а нелегальный оборот - 80 тонн. Терапевта вызвали к следователю, молодой женщине, которая объявила доктору: «вас подозревают в выписке лекарств и получении сильнодействующего обезболивающего средства по одному чеку, но по двум рецептам в разной дозировке».

Тогда Алевтина Петровна ещё не понимала, насколько тяжкое обвинение ей грозит. Его заслонили другие переживания.

«Когда я только начинала работать врачом (после окончания фармацевтического училища я закончила медвуз и параллельно работала в клинике), то видела, как организована медпомощь больным онкологией. Тогда, правда, и количество таких пациентов было в десятки раз меньше. Но если пациент становился «тяжелым» - неизлечимым, его не бросали на произвол судьбы и не оставляли с его болью. Человека госпитализировали, давали обезболивающее, достойно доводили до последних дней жизни. Потом как-то неожиданно всё поменялось. Пациентов на крайних стадиях болезни раком отправляли домой. А если они испытывали муки - это никого не интересовало. Судя по всему, принцип гуманизма в медицине был заменен на принцип экономической целесообразности. Но что делать таким брошенным людям?» - вопрошает врач. В её жизни тоже были испытания, связанные с болезнями. Она сама несколько лет назад пережила операцию по удалению злокачественной опухоли. Из-за рака ушёл из жизни муж Алевтины.

Но когда внучка, студентка юридического факультета, растолковала бабушке последствия уголовного обвинения (лишение свободы до 10 лет, крупный штраф), доктор начала активные действия. Заявила следователю, которая предлагала ей согласиться со всеми пунктами обвинения в обмен на якобы относительно небольшой штраф, прямо в лицо: «Вы же хотите обвинить неповинного человека!»

После такого демарша врача, которая, похоже, произвела сильное впечатление на следователя убежденностью в своей правоте, уголовное дело пролежало под сукном полгода. Но в 2013-м было активировано.

Суд без дела

В течение года дело слушалось в суде Октябрьского района Красноярска. Под финал разбирательств Алевтина Хориняк по предложению родственника позвала СМИ - когда поняла, что все её аргументы и свидетели фактически игнорируются. «За меня подписались тогда около 600 человек - это мои пациенты в красноярской поликлинике № 4, где я работала последние 20 лет», - вспоминает Хориняк.

Следом за местными журналистами на одно из заседаний суда приехала правозащитница из международной организации Human Rights Watch. Но суд перенесли: возможно, кому-то не хотелось, чтобы приезжая видела этот «позор» системы. Когда объявили приговор (штраф в 15 тысяч рублей), Алевтина Хориняк сказала судье «Зачем нужно было столько тратить времени и сил государственных чиновников, ведь вы прочитали приговор, который слово в слово повторял обвинительное заключение, которое мне предъявляли год назад?»

Жернова системы Хориняк испытала на себе. «Если бы не мой адвокат Вячеслав Богданов и не простые красноярцы, журналисты, конечно, я ничего бы одна не добилась», - говорит врач. Затем была апелляция в краевом суде, пересмотр дела, протест прокуратуры, которая решила воспротивиться отмене обвинительного приговора. Но в 2014 году Алевтину Петровну полностью оправдали.

Одновременно об Алевтине Хориняк узнал весь мир. Журнал «Forbes» признал её женщиной года-2014. В том же году ей вручили награду в номинации «Персональная социальная ответственность», которой отмечаются признанные международным сообществом достижения россиян. Награду она получала из рук телеведущего Владимира Познера, что само по себе сочла наградой. Она вспоминает: событие было очень торжественным и волнительным - в одной номинации с ней выступали «звёзды» Константин Хабенский и Наталья Водянова со своими благотворительными проектами. Но победили она, врач из Сибири.

Ей довелось выступить перед президентом России на форуме «За качественную и доступную медицину» Общероссийского народного фронта (ОНФ) осенью прошлого года. Её инициатива касалась создания в России кабинетов неотложной помощи для онкологических больных. Это, по мнению врача, помогло бы снизить волну самоубийств пациентов с такими заболеваниями.

Просто любовь

«Вот вы спрашиваете, как это можно любить больных?» - говорит мне Алевтина Петровна. - Не каждому доктору это дано, хотя вроде и профессия есть. Иногда даже врачи в моей поликлинике просили принять их пациентов - так тяжела, увы, наша миссия. Я всегда старалась не просто лечить больных, но вникать в их семейные дела, меня часто ругали за это, мол, негоже терапевту так вести себя. Но за 21 год работы в поликлинике я лечила по три поколения почти в каждой семье на своем участке. Была своего рода семейным доктором. У меня у самой было так, что пришлось растить внучек, брала их нередко с собой, когда ходила по квартирам больных, но я всегда стремилась к тому, чтобы каждый посетитель моего кабинета был удовлетворен лечением, был доволен».

Уволилась она только осенью прошлого года: Хориняк стало тяжело исполнять новые обязанности по заполнению электронных карточек и одновременно уделять по 10-15 регламентных минут каждому пациенту.

К этому времени суд принял решение по её иску к Минфину России и Наркоконтролю. В результате Хориняк возместили моральный вред за неправомерное действие госоргана - 400 тысяч рублей. Деньги ей выплатили месяц назад - в конце декабря.

Одновременно в её семье произошел новый «разворот».

У Алевтины Петровны - взрослая дочь, три внучки и правнук Савелий. В малыше она души не чает. И всё вроде бы шло к тихой жизни в кругу сложившейся семьи. Как вдруг один из единоверцев Хориняк сделал ей предложение.

С Павлом Сиско они знакомы несколько лет. Он строитель на пенсии, ему 74 года. Руку и сердце Павел предложил на день рождения Алевтины, в октябре 2015-го. Пришёл, как положено жениху, с цветами и тортом. Она сначала категорически отказалась - мол, какая свадьба на восьмом десятке лет? Потом приняла предложение.

Процедура бракосочетания, несмотря на мировую известность невесты, прошла скромно, по-домашнему, в конце декабря прошлого года. На следующий день пара уехала в Абакан, чтобы сочетаться браком по своему религиозному обычаю. На днях закончился медовый месяц, и Алевтина Хориняк готовится взять новую фамилию. А затем вместе с мужем собираются строить домашнюю церковь. Что это за проект, Алевтина Петровна держит, что называется, в уме.

Влияние

По поводу своего судебного дела она говорит, что в крае по таким обвинениям осуждено множество врачей. Однако ни один из них не пошёл по стопам Хориняк, несмотря на созданный ею правовой прецедент.

Впрочем, в медицинском законодательстве страны «подвижки», названные по имени Хориняк и генерала Апанасенко, совершившего самоубийство на почве онкологического заболевания, всё же произошли. Адвокат Вячеслав Богданов считает, что следствие допустило грубые ошибки. А «дело врача» оказало прямое воздействие на некоторые правовые акты - появился, например, под занавес 2014 года приказ минздрава, либерализовавший выписку лекарственных препаратов специального назначения. В прошлом году изменено около 40 нормативных актов, связанных с помощью онкологическим больным.

А Алевтина Хориняк, женщина года, победитель системы, потомственный доктор, глубоко верующий человек, верит, что любовь и терпение могут многое. Наверное, даже всё.

Когда мне было самой 47 лет, у моего мужа была тяжелая форма инфаркта, он умирал. Я всю ночь молилась. Хотя я не была верующей, я просила: «Господи, если Ты есть, сохрани ему жизнь!» Это был 94-й год, когда материально было очень тяжело жить, нам зарплату не платили, ничего не было. Я оставалась с дочерью-подростком, которая уже не слушалась. Я понимала, что для меня это катастрофа, и только умоляла Господа, чтобы Он спас жизнь моему мужу.

Где-то к утру, когда начало светать, часа в 3–4 у меня появилась какая-то уверенность, я просто почувствовала, что он будет жить. Он остался жить, я его посещала в больнице и рассказывала ему, как я обращалась к Господу, как Господь сохранил ему жизнь. Я тогда и сама ничего в этом не понимала.

Прошло месяца 2 или 3 после этого, однажды я иду по центральной улице. Вдруг в мое сердце, как будто давлением воздуха, откуда-то вошли слова: «Ты же обещала служить!», – так открыто и четко. Я говорю: «Да, Господи, я обещала, но я не знаю, как служить».

С тех пор я начала искать Господа. Тогда это было еще не так просто, но я достала Библию, и мои поиски увенчались тем, что я нашла Господа в сердце, пообещала Ему служить чистой совестью, приняла крещение – правда, в баптистской церкви. До сих пор, в течение двадцати с небольшим лет, я служу Господу и остаюсь в баптистской церкви.

Когда я иду к больным, то обязательно молюсь за каждого человека. Я свидетельствую о Господе в каждой семье. Тем, кто принимает это, я рассказывают подробнее. Я не агитирую людей за что-то определенное, за баптистскую церковь, а просто им рассказываю, что Христос – Спаситель души, что душа живет вечно. Я говорю, что надо задумываться о своей душе. Как они будут о ней заботиться – это их выбор.

Главное – не к какой конфессии человек принадлежит, а принадлежит ли его сердце Господу Иисусу Христу. Когда сердце принадлежит Богу, тогда человек сам в праве избирать, где ему стоять. У меня много знакомых, которые имеют рождение от Господа, независимо от того, какую они Церковь посещают.

«Мне повезло с учителями»

В 1963 году я закончила медицинское училище. Мне очень повезло в жизни: это было в Кировской области, там еще в 60-е годы оставались осужденные и высланные кремлевские врачи. Там были профессора, врачи с известными именами. Паспорта им тогда не выдавали, они в деревне были как крепостные. Там, в глухом районе Кировской области, в районном городке они организовали это Кировское медицинское училище на высочайшем уровне. Они нас учили любить людей, любить человека, любить свою специальность, чтобы мы через эту работу приносили людям благо, оказывали помощь. Мне было 18 лет, и это очень сильно на меня влияло.

Преподаватель, которая вела у нас основной предмет – терапию, – сама была фтизиатром. Она всегда говорила о своей работе с такой любовью, так нас всех заворожила, что я мечтала закончить мединститут и пойти во фтизиатры. После окончания института я 23 года проработала фтизиатром. Потом пошла участковым терапевтом.

«Я просто знаю своих людей и молюсь за них»

Сейчас нам на человека на приеме отводится по 15 минут, и хотят сделать по 12. Это невозможно. Я часто рассказываю такой пример. Меня вызвали на дом, и я увидела, что больная, которая обычно меня встречала суетливо, была очень говорлива, ведет себя как-то не так. Я вижу, что она неадекватная, как-то замедленно разговаривает. «Что с вами?» – «Все нормально». Но я же просто увидела, что она – другой человек. Если бы в тот день я увидела ее в первый раз, я бы подумала, что это такая особенность поведения человека.

Я вызвала бригаду «скорой помощи»… они ее осмотрели, говорят: «У нее абсолютно ничего нет, никакого инсульта. Доктор, мы уезжаем». А она мне говорит: «Что-то темновато, включите свет», – хотя свет уже был включен. Я – бригаде: «А вы посмотрите, она говорит, что плохо видит, темно в глазах». Доктор посмотрел в ее зрачки и немедленно ее госпитализировал. Когда они ее привезли в больницу, там развился настоящий инсульт.

Понимаете, я просто знаю этих людей. Если я человека вижу впервые, то я ничего могу не заподозрить, но я-то ее знала, как она меня обычно встречает. Очень важно, когда врач знает своих людей. Когда видишь, что что-то не укладывается в обычное поведение, можно успеть что-то предпринять.

Сколько было у меня раз, что уже закончила вызов, – и тут-то… Однажды я уже одеваюсь в коридоре, и краем глаза вижу, что девушка, к которой меня вызывали, ложку к животу прижала. Я думаю: что же это такое? – и возвращаюсь. Когда я посмотрела живот, оказалось, что аппендицит. А девушка не жаловалась на живот – думали, ОРВИ. Мне еще тогда говорили: «Как же здорово, что вы увидели, только-только начало аппендицита было».

Перед каждым вызовом я молюсь. Я думаю, что Господь просто хранит и меня, и больных, за которых я молюсь.

Один на один с умиранием

Я бы не сказала, что инсультные больные, или люди после каких-то серьезных травм, – тяжелые. Тяжелые – это раковые больные. Мы остаемся один на один с этим больным, с его семьей. Тут уже я считаю своим долгом и помощь, и свидетельство.

Коллеги страшно удивляются, когда я даю личный телефон всем тяжелым больным. Так нужно, чтобы я всегда знала об их состоянии. Сам больной мне звонит, и мы вместе решаем, как помочь. Раковых больных я веду так – я говорю им о Господе. Иногда родственники меня даже просят: «Не говорите, чтобы он не расстраивался». Я отвечаю: «Вы понимаете, что вы отвечаете за его душу, которая живет вечно».

Если человек желает исповедаться, приходит православный священник, исповедует. Конфессии только разделяют детей Божьих. Кто принимает Господа, когда я им свидетельствую, тех людей я посещаю столько, сколько это необходимо. Через два дня, через три дня или каждый вечер, если нужно.

Был недавно у меня больной, его жена тоже больная, она не могла приклеивать ему пластырь «Дюрогезик» с обезболивающим. Я каждые три дня приходила и приклеивала. В последний раз, когда я пришла, он курил. Я ему сказала: «Вы должны заботиться, куда пойдет ваша душа. Вы стоите на пороге вечности, а курением вы оскверняете свой храм. Господь создал ваше тело, Он желает жить в этом храме, а вы его оскверняете».

Он всегда говорил, что неверующий, а я все равно говорила: «Можно, я помолюсь за вас?», – и он разрешал. Я молилась. На второй день его жена мне звонит: «Доктор, вы знаете, он перестал курить», – я говорю: «Слава Богу!». Он и сам молился Богу, крестное знамение накладывал. Суть он понял.

Наверное, с неделю он прожил потом и впервые за долгое время попросил покушать. Когда он поел, жена вспоминает: «Я настолько измучена была. Он попросил его посадить. Я посадила, а сама прилегла на кушетке буквально на час». Он отошел в вечность за этот час. Она мне рассказывала: «Я думаю, что же он сидит и помалкивает. Устал? Ближе подхожу, а он уже отошел в вечность». Я благодарю Бога, что я ему засвидетельствовала о Господе, он принял это свидетельство и обратился к Господу сам. Я думаю, что он отошел в вечность к Господу.

Не «пугать Богом»

Я сперва спрашиваю, желает ли человек разговаривать… У меня были прецеденты, что мать больного, когда я еще в стационаре работала, ходила к заведующей, жаловалась: «Он у меня так тяжело болен, а она его Богом пугает», – и еще раза два такое было.

Поэтому я с родственниками и самим больным начинаю говорить о жизни вечной так: «Может быть, вам не сегодня или не завтра, а через 10 лет или 20 лет придется предстать перед Богом. Может быть, вы сто лет проживете, но это миг по сравнению с вечностью. Вы бы желали во дворы Господа водвориться? Желаете ли вы быть уверены, что Господь ваш спаситель, что вас не ожидают страшные вечные мучения, потому что вы прожили всю жизнь, не зная о Господе? Он пролил кровь за нас, пострадал за нас».

Если человек принимает и желает все это слушать, то, конечно, я и ему, и родственникам рассказываю об этом, готовлю их. Если они хотят, чтобы исповедовал священник, я говорю: «Пожалуйста, приглашайте». Если родственники категорически против, например, то я тихонько спрашиваю самого больного, как думает он. Если душа его ищет Господа, я с ним разговариваю независимо от их мнения. Если он категорически против, или даже бывает, что ожесточен, например: «Что я сделал Ему? Мне это не надо», – я не настаиваю. Человек должен принимать Господа со свободной волей.

Подсудное обезболивание

Сейчас проблема обезболивания потихоньку решается. По крайней мере, у нас в Красноярске. Стали больше выписывать «Дюрогезик» – это препарат в виде пластыря, он обезболивает в сто раз сильнее морфина, а всасывание идет через кожу мельчайшими пузырьками. Через определенное время каждый пузырек вещества поступает в кровь. Доза в пластыре достаточна для того, чтобы человек себя чувствовал в зоне комфорта. У него не отключается мыслительная способность, мышечные действия. Он может адекватно разговаривать и отвечать за себя. Ему не поступают сигналы от больного органа.

В этом году хотя бы с «Дюрогезиком» нет проблем, а были годы, когда мы только «Промедол» кололи. Я знала, что он токсичен, но не до такой же степени! Человек через 10 дней пожелтел! Мы думали, что это метастазы в печень пошли, онкологи это тоже так воспринимали, а сейчас мы понимаем, что это была токсическая реакция от этого препарата. Мы просто помогали больным раньше уходить, не зная об этом. Как действуют эти препараты? Укол сделали – человек спит. Через четыре часа он просыпается, у него боли, опять сделали укол – опять спит. Какое с ним может быть общение? На «Дюрогезике» он находится в адекватном состоянии до конца своих дней, сколько ему Господь дает.

Тому больному, Виктору Сечину, я выписала рецепт на «Трамадол», когда другого препарата временно не было в аптеке, потому, что он был мне как ребенок, как брат. Я двадцать лет ухаживала за его семьей, за его отцом и за ним. У него было врожденное тяжкое заболевание, он всегда нуждался в уходе. У него отсутствовала мышечная масса, были кости и кожа. Руки и ноги были парализованы, работали только кисти, а ноги вообще не работали. Под ним надо было перестилать белье. А когда он стал раковым больным, то он еще больше нуждался в уходе.

Не могу точно вам сказать, когда, в 2007 или 2008 году мы расписались в приказе о том, что «Трамадол» – препарат количественного учета. До этого он свободно продавался. Этот препарат нигде, ни в какой стране не подлежит количественному учету. Это слабый опиоид, которые добавляется к наркотическим препаратам, чтобы продлить их действие.

В 2008 году вышел этот приказ, но никто ничего никогда не проверял. Не зря же Госнаркоконтроль начал в 2011 году проверять выписанные рецепты за 2009 год. Нас никто не контролировал, когда мы считали нужным – мы назначали обезболивание. Я и сейчас могу выписать этот препарат. Да, он на количественном учете, но его назначение не требует печати. Рецепт, который подлежит количественному учету, определенной формы: нужна моя печать, печать учреждения и печать для рецептов – но и все. В моем назначении абсолютно ничего не нарушено, я ничего не подделывала.

Мы не выписываем даже «Пенталгин»

Теперь, после всех этих судов и публикаций, врачи боятся назначать наркотики…

Во-первых, уже в течение года тот же «Трамадол» выписывается по особому коду. Это 501-й код, он требует подписей заведующей, фиксации по всем журналам. Никому не хочется связываться, потому что каждый рецепт надо обосновывать.

Я, например, не сомневалась ни одной секунды, что если Госнаркоконтроль придет проверять, увидит моего больного – Виктора – и ему будет понятно, почему был выписан препарат. Но они столько месяцев проверяли меня, что его за это время не стало.

Сейчас Госнаркоконтроль стоит на такой позиции: они меня лично проверяют, а не мое назначение. Я даже недавно писала на них жалобы. Весь июнь проверяли, в августе проверяли, и в сентябре – все мои выписки. Они приходят в поликлинику, и их все боятся: их боятся начальники, заведующие, главный врач. Все держатся за свои кресла, им не хочется иметь никакого дела с этими проверками. Из Госнаркоконтроля приходят, требуют карты больных, которые уже умерли, а карты давно были у родственников, или даже квартиры этой уже нет, где карта лежала – тогда начинаются проблемы.

Мы не выписываем даже «Пенталгин»: если выпишешь, будет обязательно проверка, будут карту требовать. Будут обвинять, что мы вот эту бабушку приучаем к сильным веществам. «Клофелин» тоже не выписываем: хотя я имею право единолично выписать этот препарат, я его не назначаю, потому что Госнаркоконтроль придет, возьмет карту и скажет: «Здесь не показано!», если в карте не написано, что вопрос о назначении решала заведующая, что привлекали фармаколога. Такая чехарда получается, что легче не выписывать, чем выписать. Я могу обосновать назначеие, а любой проверяющий может доказать, что больному было не показано, – и никуда не денешься.

Госнаркоконтроль все учитывает, уж очень активно работает. Каждый месяц все выписанные нами рецепты проверяет. Сколько работы выполнено, сколько народу при деле!

Участковый врач – это образ жизни

Я считаю, что участковый врач – это просто образ жизни, по-другому не получается. Я иду и чувствую себя полководцем: я вижу эти дома, я знаю где и кто живет, если у кого-то побывала скорая – я тоже знаю. Я так и живу для работы.

Если работать, просто чтобы часы отбыть, то выдержать наши нагрузки невозможно. Мне говорят: «Что ты сидишь с 8 до 8?». Знаете, 18 человек надо принять за день приема! Это каждые 15 минут новый человек, плюс еще сверху шестеро, которые пришли срочно. Больше двадцати человек получается. Про эту массу нужно всё записать, а когда записывать? Я принимаю, потому сижу и 2-3 часа записываю всё в карты. Кого-то надо направить в стационар, кого-то на консультацию – это все время. Нагрузки ненормальные, конечно. вообще говорят, что нам дадут вообще по 12 минут на человека…

Что можно сделать за 12 минут? Это же смешно. Я не могу даже встать из-за стола, только собираюсь, извините, в туалет, – опять кто-то заходит. Ну, думаю, еще одного приму – и выйду на минуту. Смотришь – полвторого, а у меня прием до 12. А люди все идут, я не могу им отказать, не отказываю и не буду отказывать. Сколько проработала, еще немного осталось: жду решения суда и посмотрю, какое оно будет.

Обвиняемое орудие Божие

Если приговор будет обвинительным, придется увольняться, ехать в Москву, обращаться во все инстанции, вплоть до правительства. Мне просто интересно: неужели можно осудить человека за рецепт по таким тяжким статьям?

Меня возмущают именно эти тяжкие уголовные статьи, где от двух до четырех и от четырех до восьми лет. Судья показала себя, что она очень милосердна, и назначила нам по этим статьям штраф в 15 тысяч, хотя штрафы по этим статьям начинаются от 120 тысяч. Они спрашивали про нашу среднюю заработную плату: если она 20 тысяч, то какие 120 тысяч! Эти два рецепта были на сумму 286 рублей и были выписаны пять лет назад.

Моя внучка учится в юридическом, в мае уже получит диплом. Если у меня будет такая тяжкая статья, ее никогда не примут на государственную службу: она мою фамилию носит! Она уже работает в судебных приставах, и когда она туда поступала, то месяца два или три проверяли всех родственников. Если будет бабушка осужденная по тяжким уголовным статьям, ей не светит госслужба, а все эти частные предприятия – это пустое дело для молодых, надо начинать на государственной работе.

Просто смешной процесс, но на таком процессе Господь показывает состояние всей этой системы, маразм всех этих судебно-исполнительных властей. Они с таким умным видом уже три года меня судят за эти 286 рублей. Некому только подсчитать, сколько государство денег угробило на всех этих дознавателей-полковников, пять человек их было, еще два опера – тоже полковники. Столько человек год работали, чтобы отдать это дело в суд. И суд год работал – шло судебное следствие.

Я просто не ожидала, что они меня приговорят по тяжким статьям! Я сказала судье: «Позвольте, а для чего вы год вели судебное следствие, если вы не учли ни одного показания свидетелей, а полностью переписали в приговор обвинительное заключение Госнаркоконтроля? Для чего нужно было целый год вызывать людей, проводить все эти заседания?» Наши местные СМИ и, по-моему, «НТВ» записали, что я сказала. Ответа не последовало.

Я понимаю, что это Господь действует через меня, через Лиду [женщина, которая ходила в аптеку за «Трамадолом» для Виктора Сечина]. Мы послужили орудием для Бога, чтобы что-то изменилось в жизни этих несчастных больных. Ведь пошло какое-то движение, и этот случай с контр-адмиралом Афанасенко – это все звенья одной цепи. Застрелился известный человек – и правительство обратило внимание, Элла Панфилова обратила внимание. На наших-то больных, которые умирают в наших домах, кто обращает внимание? Да никто!

Теперь хоть пластырь «Дюрогезик» заказывают в достаточном количестве. Краевая служба снабжения заказывает его в Москве на Эндокринном заводе, выкупает – и тогда препарат поступает в краевое аптечное управление. Всегда он был в недостатке, только последний год-два вроде бы достаточно стало. Я думаю, что это все в связи с трагическими событиями, например, после самоубийства контр-адмирала, потому что была очень серьезная проверка краевых ведомств. Посчитали, сколько обезболивающих закупают, сколько больных было, сколько умерло, сколько сделали рецептов – оказались очень плачевные результаты. Видимо, от них потребовали, чтобы они закупали достаточное количество.

Мне, конечно, ничего этого не надо – ни всероссийской этой нежданной известности, ничего. Мне в октябре будет 72 года, я тоже перенесла тяжелую онкологическую операцию в 2010 году. Через четыре месяца, в 2011 году, они начали меня судить. Мне, конечно, было очень тяжело и неприятно, но я просто просила Господа: «Господи, не дай мне умереть до оправдания, чтобы я не ушла в вечность осужденной». Конечно, я понимаю, что у Господа свои планы, но мне очень не хочется, чтобы мои близкие это переживали. Господь пока меня хранит; я не знаю, какие планы у Него дальше, но пока еще Он меня хранит.

Врач – заложник

Вся наша система – просто оскорбление врача как человека. Во-первых, врач – заложник презумпции виновности. Если человек попал в поле зрения любых правоохранительных органов, он оттуда не выйдет без статьи. Я испытала это на своей жизни.

Во-вторых, российские врачи – заложники абсолютно извращенной системы помощи. Везде пишут, что здоровье больного – приоритет, что мы проводим диспансеризацию и так далее. На деле все уложено на очень жестокие экономические рельсы. Без конца идет урезание денег на медицину.

В 2006 году Путин сказал: «Льготникам будем давать лекарства бесплатно!». Напечатали список таких лекарств – там было 10 листов. Сейчас дают список на 2-3 листочка, какие препараты мы можем выписать бесплатно. Помимо этого списка, который нам выдают заново каждые 2-3 дня, мы не можем выписать ни одного препарата, потому что в аптеке им его не дадут. Я не знаю, как это назвать. Мне стыдно перед больными. Когда начался этот обман, у меня были больные, которые не могли жить без определенных лекарств. С астмой, например, или была у меня женщина с приступами эпилепсии. Одна была с тяжелым кризом, а я не могла ей выписать препарат от давления, который стоит 600 или 700 рублей. Она искала, куда пожаловаться. Чтобы этого избежать, я неоднократно покупала за свои деньги и приносила ей этот препарат. Пока она будет обивать пороги высоких инстанций, ей станет совсем худо, а ничего не добьется. При этом меня же обвиняли, что я не могла убедить больную, что ей нужен другой препарат, что я не подобрала другой, что я же создала эту тяжелую ситуацию. Мы в любом случае оказываемся виноватыми.

Препарат от давления, который больному поможет, продается вообще без рецепта, но если я напишу название на листочке, больной купит этот препарат за 700 рублей, а потом идет в Райздрав, в Крайздрав, в страховые компании и говорит: «Мне показан этот препарат, мне врач выписал». Он же знает, что ему как льготнику положены бесплатные лекарства, Путин же сказал. Потом этого врача начинают мучить: «Ты специально нарушил право льготника на бесплатные лекарства и выписал платное?»

У нас сейчас одной больной нейрохирург выписал препарат, который стоит около трех тысяч. Вы думаете, что дальше? Она купила этот препарат, сохранила все чеки, теперь она ходит и выбивает, что она имеет права на льготы. У нас добиваются исполнения своих прав только те, кто жалуется везде, чуть ли не в прокуратуру. Я не знаю, может быть, в Москве и в Санкт-Петербурге обстановка лучше. У меня дочь в Петербурге, у зятя бронхиальная астма, ему нужен препарат, который мы уже не выписываем. А они его получают.

Меня, конечно, поддерживают сейчас, и не только родственники. Когда все это случилось, более 600 человек на одном дыхании подписали письмо в мою защиту. Меня в 20-х числах мая обвинили, а к июлю уже было столько подписей. Больные с других участков, с других концов города ехали, приходили ко мне в кабинет и подписывались, оставляли свои телефоны и адреса.

Конечно, всем уже надоела такая бесчеловечность. В каждой четвертой семье кто-то страдал, кто-то умирал от тяжкого онкологического заболевания – это всех касается, поэтому люди так возмущены. Одна женщина пришла и говорит: «Я в своем доме всех обошла и принесла вам подписи, все мы возмущены!» Когда был апелляционный суд, я подала их копию подписей судье.

Последнее слово

Я уже не знаю, что решил суд, но, надеюсь, нам же дадут последнее слово. Заседание будет 6 октября. Возможно, оно будет последним, потому что уже назначены прения прокурора и адвоката. Если прокурор не выдвинет против нас никакого обвинения, тогда все кончится. Если выдвинет, то будут прения с адвокатом и наше последнее слово. 6 октября, я думаю, это дело будет уже окончательно решено.

Если меня снова обвинят, это будет уже последняя капля. Я поеду в Москву и в Конституционный суд в Петербург. Я этого так не оставлю.

Если говорить откровенно, то мне просто стыдно за все, что происходит. Пятьдесят лет врач проработал! Когда началось следствие, я была после онкологической операции, у меня средств даже на похороны не было, потому что я деньги не копила. Я же не думала об этом.

Я уже три года бьюсь и заработала на похороны и на дорогу в Москву, если надо будет ехать жаловаться. Пятьдесят лет проработать и ничего за душой не иметь, да еще и с таким позором уходить – это просто неприятно. Неуважение какое-то.

Между прочим, в 60-70-х годах проверяющие желали оказать нам помощь. Если мы в чем-то недорабатываем, они нас проверят и укажут, помогут исправить. Люди были заинтересованы в том, чтобы работа была правильно поставлена, и был результат. А начиная с 2006 года проверяющие – это что-то невероятное! Даже если нет у тебя никаких нарушений, они все равно найдут что-нибудь и пишут акты, поднимают шумиху. Какой смысл такой проверки? Выбивать нас из колеи. Если мы не дорабатываем, помогите нам.

Мне стыдно, и я на суде скажу судье об этом. Я как-то слушала передачу, там Хинштейн говорил: «Судья должен руководствоваться внутренним убеждением и совестью». А совесть – это искра Божья. Если это есть, значит, все будет справедливо, если этого нет, то можно любой приговор состряпать.

Я так и сказала, что в нашем Красноярском крае судья может вынести любой, даже самый абсурдный приговор, и бедный подсудимый не может оспорить этот приговор нигде. Вот такая странная наша жизнь.

За 286 рублей устроили трехлетний процесс. Рецепт был выписан пять лет назад – если бы это была статья средней тяжести, уже бы закрыли дело по сроку давности, раз не могут принять решение. Но я отнеслась к разряду тяжких уголовных преступников – это 10 лет до срока давности! Наверное, они еще 10 лет хотят нас мучить? Я собираюсь этот вопрос им задать в своем последнем слове.

Алевтина Хориняк . Кадр: YouTube

Врач Алевтина Хориняк, обвинявшаяся в незаконном обороте сильнодействующих веществ из-за рецепта, выписанного умирающему онкобольному, после трех лет судебного разбирательства признана невиновной

Это такое чудо, я до сих пор в себя не приду. Это просто чудо.

Я думаю, что здесь нельзя говорить однозначно. Думала, для чего это, почему… Я в этом только через год, наверное, после первого приговора, увидела руку Бога. А когда начались какие-то сдвиги: где-то волнения, врачи начали осознавать, что они унижены и больным ничем не могут помочь, беспомощные… И в результате посмотрите, какое у них самосознание: около трех тысяч врачей подписали . Это же какой прорыв!

Я думаю, что еще огромную роль сыграли журналисты – особенно в том, что донесли это до власть предержащих.

Я уже забыла, как это проходит [оглашение приговора. – Открытая Россия]. Когда сегодня судья читала приговор, я снова услышала там те же фразы, что и у прокурора, и у меня уже появилась мысль: «Ну все, надо начинать все сначала». Как перед бетонной стеной я опять встала.

Это [возможно. – Открытая Россия] только благодаря тому, что Бог открыл все сердца, задействовал всех, кого только возможно, и все работали на мое оправдание.

Врачи уже свыклись. Например, у меня одна врач выписывала своему сыну-наркоману – он же страдал, у него ломки! Он кричит от боли. Ее судили особым порядком, присудили штраф, а статьи уголовные. И себе они получили показатели. Очень многие врачи, конечно, боятся этого: что они признают вину, им лепят статьи, какие хотят, и тут же дают штраф, например, десять тысяч. И все, и они с этими судимостями сидят.

Я думаю, что произошел огромный прорыв, потому что врачи везде теперь пишут и свою боль высказывают. Когда он в поликлинике один среди всех – это одно дело. А когда уже на таком уровне…

Это объединило врачей и дало им возможность вернуться к самосознанию: что они врачи, а не обслуживающий персонал. Нас же приравняли к обслуживающему персоналу, и естественно, к нам и отношение такое. Так же, как и у учителей. Вместо того, чтобы являться основополагающим звеном нашей страны, политики, всего существования. А что получается? Все боятся, забитые. Этот страх у нас все равно сидит.

Госнаркоконтроль ходит по аптекам, и те, кто занимается легальным оборотом, сидят в аптеках. Как мне говорила заведующая, два месяца полковник сидел в аптеке и выбирал рецепты Хориняк. И по всем аптекам они этим занимались. Такого же не было раньше. До 2011 года они не ходили по аптекам, а потом, по-видимому, увидели, что это очень легко – статьи врачам присваивать. Но я думаю, что самосознание у врачей еще поднимется: что если, например, наше руководство не закупает препараты, то нужно поднимать эти вопросы.

На законодательном уровне я смотрю на это все, и понимаю, что правильную мысль высказал Вячеслав Апанасенко [страдавший раком поджелудочной железы контр-адмирал Вячеслав Апанасенко 6 февраля 2014 года выстрелил себе в голову из наградного пистолета после того, как его супруга из-за бюрократических проволочек не смогла получить рецепт на обезболивающее в районной поликлинике – Открытая Россия]: что виновато правительство и министерство здравоохранения. Наше местное министерство полностью подчинено и ничего не может решать самостоятельно. И они просто сидят в креслах и выполняют волю свыше. Все идет оттуда – из Москвы, от руководства, и они контролируют движение финансов, что закупать и сколько.

Льготная помощь больным – это такой фарс. Они все перешли на лекарства российского производства. Я, например, не могу доверять препаратам, которые изготовлены в Московской области: Петушинский район, какое-то село. Или Ленинградская область, какой-то район. А куда делись огромные фармацевтические заводы? Больные получают эти препараты, а они им не помогают. И они вынуждены покупать импортные препараты, только вот что они с этой пенсии могут купить? Я иногда даже… У меня был случай, что я уезжала в отпуск, а больная оставалась без препарата. И говорит: «Я буду обращаться в министерство, как я буду без препарата?» Я говорю: «Ну я же вам заменитель выписала». – «Пусть они сами этот заменитель принимают». И в итоге я пошла в аптеку и купила ей препарат за 700 рублей, потому что она его не может себе купить с пенсии в 5-6 тысяч.

Может быть, скоро уже снимут это льготное обеспечение? Пора, думаю, его снимать, и делать адекватные, нормальные цены на препараты в аптеках. Эти цены завышены раз в 10 точно. Из воздуха делают деньги эти компании.

Я вот сейчас пришла на работу, сижу, смотрю бумаги, а мысли летают в разные стороны. И еще надо на вызовы пойти.

Я думаю, что все-таки что-то сдвинется, это очень здорово.